Бодлер плавание перевод цветаевой. Шарль Бодлер - Плавание (пер

[Максиму Дю Кану]
I

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни - Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: - Вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде…

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада - Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном. - Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, - Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.

Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) - Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

«Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, - Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, - Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай - Гений… - И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных - Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о, древо кипариса
Живучее?… Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, - Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир…

Надежнее вина пьянящие наряды
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада...»

И что, и что - еще?

«О, детские мозги!
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха - Везде - везде - везде - на всем земном пространстве

Мы видели все ту ж комедию греха:
Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, - Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два - единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!

Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: - Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! - И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья, - Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски - Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя - Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время,
Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем - Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака - Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: «К нам! - О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок!»

О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
К нам руки тянет друг - чрез черный водоем.
«Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!»
Нам некая поет - нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! - В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

Уважаемый читатель,
если Вы с первых слов не смогли
принять это произведение,
простите, но это не для Вас!

Стихи Шарля Бодлера в
переводе Марины Цветаевой
1940г

[Максиму Дю Кану]

1
Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал,
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль - и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, ещё иных - в тени
Церцеиных* ресниц оставивших полжизни, -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Церцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие - чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: вперёд!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла ещё людская речь.

2
О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьёт - как тот Архангел злобный,
Невидимым мечом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведёт - какой пролив?
Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! - Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землёй с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дёрном.
Базальтовый утёс являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего ещё серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.

3
Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперёд - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару)
Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

4
‎- Созвездия. И зыби,
И жёлтые пески, нас жгущие поднесь,
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, -
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надёжнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,
Увы, хотя бы раз сравнили с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай-Гений...
И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных - Мечта ещё жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землёй!
Чем выше ты растёшь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастёшь, о древо - кипариса
Живучее?..
‎Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, -
Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой - дворцы, такого взлёту - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир...

Надёжнее вина пьянящие наряды,
Жён, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зелёных кольцах гада...

5
- И что, и что - ещё?

6
‎- О, детские мозги!..
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха,
Везде - везде - везде - на всём земном пространстве
Мы видели всё ту ж комедию греха:

Её, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном - всегда - везде - раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, -
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.

С десяток или два - единственных религий,
Все сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!
Подвижничество, та́к носящее вериги,
Как сибаритство - шёлк и сладострастье - мех.

Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
- Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!

И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучный жизни день
И в опия морей нырнувших без раздумья, -
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!

7
Бесплодна и горька наука дальних странствий:
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя -
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время.
Есть племя бегунов. Оно - как Вечный Жид.

И как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днём -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырёх стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернётся нам, и вновь воскликнем мы: - вперёд!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдём между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: - К нам! - О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок.

О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!
К нам руки тянет друг - чрез чёрный водоём.
- Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре! -
Нам некая поёт - нас жегшая огнём.

8
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

Церцея, Кирка- в греческой мифологии - волшебница, дочь Гелиоса и океаниды Персеиды, сестра колхидского царя Ээта

Максиму дю Кан

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни, -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие - чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: вперед!

О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет - как тот Архангел злобный
Невидимым бичом стегающий миры.

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство - Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном.
Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару)
Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь,
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, -
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,
Увы, хотя бы раз сравнились с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай-Гений…
И тупились глаза, узревшие Эдем.

Докуда дорастешь, о древо - кипариса
Живучее?.. Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, -
Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир.
Резьбы такой - дворцы, такого взлету - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир…

Надежнее вина пьянящие наряды,
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…

И что, и что - еще?

О, детские мозги!..

Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха,
Везде - везде - везде - на всем земном пространстве
Мы видели всё ту ж комедию греха:

Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном - всегда - везде - раба рабы!

С десяток или два - единственных религий,
Все сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих
Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех.

Бесплодна и горька наука дальних странствий:
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

И как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: - К нам! - О, каждый, кто взалкал

О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!
К нам руки тянет друг - чрез черный водоем.
- Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре! -
Нам некая поет - нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них - «Плавание» - стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: “плавание” - это путь человека и человечества; пространство “плавания” - весь мир, время - вся мировая история.

А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами “слушателей”: “Что видели вы, что?”; “И что, и что - ещё?” (перевод М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.

Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,
Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли
Видел? Светлонаселённые их города опиши нам…
(Перевод В.А. Жуковского)

Кроме того, в начале поэмы упоминается волшебница Цирцея, а в конце - племя лотофагов. В «Одиссее» это соседние эпизоды (IX и X песни), имеющие сходный смысл: и коварная Цирцея, превращающая спутников Одиссея в свиней, и “мирные” лотофаги, чьё угощение (“сладкомедвяный лотос”) приводит к беспамятству, в равной степени препятствуют цели странствия. В стихотворении же Бодлера эти эпизоды противопоставлены друг другу: от одних чар путешественники бегут (от дурманящего аромата и жестокой власти Цирцеи - “La Circe tyrannique aux dangereux parfums”), к другим чарам - стремятся (“К нам руки тянет друг…”). Цирцея в «Плавании» символизирует “низкий” быт, усыпляющий в человеке человеческое начало и отдающий его в рабство скотским инстинктам, - вот от каких снов спасаются “пловцы”.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
(Перевод М.Цветаевой)

А лотофаги сулят забвенье земных горестей и забот, вечный сон, освобождающий от цепей быта, - дары, роднящие страну лотоса с подземным Аидом, к границам которого подходил Одиссей в XI песни гомеровской поэмы.

Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели - родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария - страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну - в “неведомой глуби” смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера - романтическая “одиссея” .

Романтики всегда стремились в неопределённое “туда” (“dahin”, “far away” - ключевые слова соответственно немецкого и английского романтизма). Но бодлеровские “пловцы” - уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая - “Икария”, “Эльдорадо”, “Эдем”, тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет - вера или сомнение, “идея-страсть” или игра? Уже неясно.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде…

А не лучше ли и вовсе плыть без цели? Возможно, что и так:

Но истые пловцы - те, кто плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: - Вперёд!

Да и вообще - стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же “комедию греха”; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), - обретает безмерный мир иллюзии.

Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала - ужас безумия.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьёт, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

Затем - скуку без исхода:

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Наконец, “глотатель широт” превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» - романтическая “одиссея”, потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся , а “пловец” - последний романтик , переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти - и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика - одновременно и Икария (соблазняющая “нездешней речи нектаром”), и Итака (зовущая “плыть к своей Электре” - то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).

Таков итог романтической “одиссеи”, но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу - слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году. Цветаева открыла как-то свой переводческий секрет, признавшись, что начинает работу с “лучших основных строк”; их она старается переводить как можно ближе к оригиналу. Такими ключевыми строками становятся для Цветаевой именно самые страстные, самые яростные из них, такие как - “Оазис ужаса в песчаности тоски”.

Вслед за В.Вс. Ивановым сравним два перевода первых двух строф. Вот перевод Василия Комаровского:

Мир прежде был велик - как эта жажда знанья,
Когда так молода ещё была мечта.
Он был необозрим в надеждах ожиданья!
И в памяти моей - какая нищета!

Мы сели на корабль озлобленной гурьбою,
И с горечью страстей, и с пламенем в мозгах,
Наш взор приворожён к размерному прибою,
Бессмертные - плывём. И тесно в берегах.

Главный недостаток перевода - размывание парадоксально-афористических строк, замыкающих строфы. Так, пытаясь передать строку “Bercant notre infini sur le fini des mers” (“Качая нашу беспредельность на предельности морей”), Комаровский не только далеко уходит от оригинала, но и впадает в “тёмный”, напыщенный слог. Цветаева же переводит эту строку чуть ли не с буквальной точностью: “…и происходит встреча // Безмерности мечты с предельностью морей”. Так же - едва ли не слово в слово - звучат в цветаевском переводе завершающие строки первой строфы «Плавания»:

Ah! que le monde est grand a la clarte des lampes!
Aux yeux du souvenir que le monde est petit!
(О! Как велик этот мир в лучах лампы!
В глазах памяти как мир мал!)

Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах как бесконечно мал!

Будучи максимально точной в переводе опорных строк, Цветаева позволяет себе интерпретировать Бодлера в духе собственной поэтики. Но и здесь она верна духу оригинала: анжанбеманы (моменты несовпадения синтаксической и ритмической паузы в стихе), инверсии (то есть изменение порядка слов), эмфатические (то есть с усиливающейся интонацией) повторы , резкие обрывы и эллипсисы (сокращённые предложения - обычно без сказуемого) - все эти характерные для Цветаевой приёмы передают и усиливают страстность бодлеровского стиха. Так, вторую строку «Плавания» - “L’univers est egala son vaste appetit” (“Мир соответствует его - отрока - прожорливому аппетиту”) Цветаева переводит эллиптическим стихом (со своим любимым знаком препинания - тире), передающим не только жадность, но и стремительность детской мечты: для отрока “За каждым валом - даль, за каждой далью - вал”. Ещё эффектнее интерпретация строк о безумце, кричащем с мачты об исполнении мечты и тут же - о крушении надежд:

“Amour… gloire… bonheure!” Enfer! c’est un ecueil!

(“Любовь… слава… счастье!” Проклятье! Это подводный риф!)

У Цветаевой эта коллизия достигает предельного драматизма, а смена настроений - невероятной стремительности:

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведёт - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! - Риф.

Страстный переводчик страстного поэта, Цветаева нагнетает стиховую интонацию:

…Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
…Везде - везде - везде - на всём земном пространстве…
…Его, раба, рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

И так, в полном согласии с духом оригинала, подготавливает торжественно-романтический финал - великого произведения Бодлера и Цветаевой, сочетающего безотрадность мыслей с энергией стиха.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и земля - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть - Ад или рай - едино! -
В неведомую глубь - чтоб новое обресть!

Круг понятий

Поэтические приёмы

Вопросы и задания

Сравните «Плавание» Ш.Бодлера со стихотворением М.Ю. Лермонтова «Белеет парус одинокий…».
Каковы романтические черты этого стихотворения и в чём его антиромантический пафос?
Каково отношение Бодлера к идее непрерывного прогресса человечества? Обоснуйте свой ответ, опираясь на «Плавание» Бодлера.
Найдите в переводе М.Цветаевой приёмы и особенности стиля, характерные для её поэтики.

Шарль Бодлер

Плаванье

(перевод Марины Цветаевой)

Максиму Дю Кану

Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом – даль, за каждой далью – вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах – как бесконечно мал! В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот, под скрежет якорей, Мы всходим на корабль, и происходит встреча Безмерности мечты с предельностью морей. Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне, Тех – скука очага, еще иных – в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни – Надежда отстоять оставшиеся дни. В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами, Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя Не вытравят следов волшебницыных уст. Но истые пловцы – те, что плывут без цели: Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт, Что каждую зарю справляют новоселье И даже в смертный час еще твердят: «Вперед!» На облако взгляни – вот облик их желаний! Как отроку – любовь, как рекруту – картечь, – Так край желанен им, которому названья Доселе не нашла еще людская речь.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны, Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный, Невидимым бичом стегающий миры. О странная игра с подвижною мишенью! Не будучи нигде, цель может быть – везде! Игра, где человек охотится за тенью, За призраком ладьи на призрачной воде… Душа наша – корабль, идущий в Эльдорадо. В блаженную страну ведет какой пролив? Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада – Крик вахтенного: «Рай! Любовь! Блаженство!» – Риф. Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. Базальтовый утес являет нам заря. О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: «Берег!» Скормить его зыбям иль в цепи заковать, – Безвинного лгуна, выдумщика Америк, От вымысла чьего еще серее гладь. Так старый пешеход, ночующий в канаве, Вперяется в мечту всей силою зрачка. Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве, Мигающей свечи на вышке чердака.

Чудесные пловцы! Что за повествованья Встают из ваших глаз – бездоннее морей! Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, Сокровища, каких не видывал Нерей. Умчите нас вперед – без паруса и пара! Явите нам (на льне натянутых холстин Так некогда рука очам являла чару) Видения свои, обрамленные в синь. Что видели вы, что?

«Созвездия. И зыби, И желтые пески, нас жгущие поднесь. Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, – Ах, нечего скрывать! – скучали мы, как здесь. Лиловые моря в венце вечерней славы, Морские города в тиаре из лучей Рождали в нас тоску, надежнее отравы, Как воин опочить на поле славы – сей. Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, – Увы! хотя бы раз сравнялись с градом – тем, Что из небесных туч возводит Случай – Гений.… И тупились глаза, узревшие Эдем. От сладостей земных – Мечта еще жесточе! Мечта, извечный дуб, питаемый землей! Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь Достигнуть до небес с их солнцем и луной. Докуда дорастешь, о древо кипариса Живучее? …Для вас мы привезли с морей Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, – Всем вам, которым вещь чем дальше – тем милей! Приветствовали мы кумиров с хоботами, С порфировых столпов взирающих на мир, Резьбы такой – дворцы, такого взлета – камень, Что от одной мечты – банкротом бы – банкир… Надежнее вина пьянящие наряды Жен, выкрашенных в хну – до ноготка ноги, И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…»

И что, и что – еще?

«О, детские мозги! Но чтобы не забыть итога наших странствий: От пальмовой лозы до ледяного мха – Везде – везде – везде – на всем земном пространстве Мы видели все ту ж комедию греха: Ее, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном: всегда – везде – раба рабы! Мучителя в цветах и мученика в ранах, Обжорство на крови и пляску на костях, Безропотностью толп разнузданных тиранов, – Владык, несущих страх, рабов, метущих прах. С десяток или два – единственных религий, Всех сплошь ведущих в рай – и сплошь вводящих в грех! Подвижничество, так носящее вериги, Как сибаритство – шелк и сладострастье – мех. Болтливый род людской, двухдневными делами Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе, Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: – Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе! – И несколько умов, любовников Безумья, Решивших сократить докучной жизни день И в опия моря нырнувших без раздумья, – Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

Бесплодна и горька наука дальних странствий. Сегодня, как вчера, до гробовой доски – Все наше же лицо встречает нас в пространстве: Оазис ужаса в песчаности тоски. Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя – Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит, Чтоб только обмануть лихого старца – Время, Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид. И, как апостолы, по всем морям и сушам Проносится. Убить зовущееся днем – Ни парус им не скор, ни пар. Иные души И в четырех стенах справляются с врагом. В тот миг, когда злодей настигнет нас, – вся вера Вернется нам, и вновь воскликнем мы: «Вперед!» Как на заре веков мы отплывали в Перу, Авророю лица приветствуя восход. Чернильною водой – морями глаже лака – Мы весело пойдем между подземных скал. О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака Взывающие: «К нам! – О, каждый, кто взалкал Лотосова плода! Сюда! В любую пору Здесь собирают плод и отжимают сок. Сюда, где круглый год – день лотосова сбора, Где лотосову сну вовек не минет срок!» О вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!.. К нам руки тянет друг – чрез черный водоем. «Чтоб сердце освежить – плыви к своей Электре!» Нам некая поет – нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода – куда черней чернила, Знай – тысячами солнц сияет наша грудь! Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! – В неведомого глубь – чтоб новое обресть!

(Из книги «Цветы зла»)

«Цветы Зла» Бодлера вышли впервые в 1857 г. и были составлены из вещей, писавшихся и выборочно печатавших ся им на протяжении полутора десятка лет. Но это собрание было выстроено так, чтобы смотреться как единая книга скитаний души мятущейся, страждущей посреди жизненной распутицы, где злое и больное (французское le mal сочетает оба эти значения) разлито повсюду, гнездится и внутри сердец… «В эту жестокую книгу, – писал Бодлер о «Цветах Зла» за год до смерти одному из знакомых, – я вложил все мое сердце, всю нежность, всю веру (вывернутую наизнанку), всю мою ненависть…»

(С.И. Великовский. «В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков», глава «Обнаженное сердце» )

Михаил Свердлов

«Плавание» Шарля Бодлера:
последнее романтическое путешествие

В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них – «Плавание» – стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: «плавание» – это путь человека и человечества; пространство «плавания» – весь мир, время – вся мировая история.

А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами «слушателей»: «Что видели вы, что?»; «И что, и что – ещё?» (перевод М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.

Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать, Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли Видел? Светлонаселённые их города опиши нам… (Перевод В.А. Жуковского)

Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели – родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария – страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну – в «неведомой глуби» смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера – романтическая «одиссея» .

Романтики всегда стремились в неопределённое «туда»… Но бодлеровские «пловцы» – уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая – «Икария», «Эльдорадо», «Эдем», тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет – вера или сомнение, «идея-страсть» или игра?..

А не лучше ли и вовсе плыть без цели?

Да и вообще – стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же «комедию греха»; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), – обретает безмерный мир иллюзии. Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала – ужас безумия.

Затем – скуку без исхода…

Наконец, «глотатель широт» превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» – романтическая «одиссея», потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся, а «пловец» – последний романтик, переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти – и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика – одновременно и Икария (соблазняющая «нездешней речи нектаром»), и Итака (зовущая «плыть к своей Электре» – то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).

Таков итог романтической «одиссеи», но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу – слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году.

Текст стихотворения печатается по изданию «Поэзия Франции. Век XIX». – Москва. – «Художественная литература». – 1985. – Стр.236-240.

Мария Ольшанская